«Воспринимаю зрителей, как гостей в своем доме». Интервью с главным режиссером областного драматического театра Геннадием Мушпертом
Сегодняшний герой рубрики «Персона» хорошо знаком многим гродненцам. Его имя почти два десятилетия украшает афиши областного драматического театра, неизменно вызывая интерес к себе. Но насколько бы близким в про-фессиональном плане не был зрителям главный режиссер, его частная жизнь от большинства скрыта за кулисами. О том, на какие ухищрения шел Геннадий Мушперт в юности, чтобы попасть на спектакли, кого считает своими учителями, почему поехал работать в Гродно и сколько весит его репертуарный портфель, наш разговор.
На спектакли без пальто
– Геннадий Владимирович, какие три составляющие для Вас особенно ценны в театре?
– Важно, чтобы у артистов было физическое и психическое здоровье, а у режиссеров иногда случались идеи. Это не три, это две составляющие. Но когда они есть, третьи, пятые, десятые уже не важны.
– То есть Вы готовы работать в любых условиях?
– Что такое условия? Театр – штука консервативная, и, по сути, сегодня он живет точно так же, как 150 лет назад.
– А Вы всегда знали, что будете жить театром?
– Еще в школе сообразил, чем буду заниматься, и зря времени не терял. Правда, никто за руку меня в театр не водил. Мама хоть и настраивала на интеллектуальное образование, но театр имени Максима Горького открыл самостоятельно. В Минске жили в так называемом ширмавском доме (Григорий Ширма – белорусский дирижер, композитор – прим. авт.), буквально в ста метрах от театра. Вот и бегал в него едва ли не каждый день, зимой без пальто. В русском работали замечательные актеры – Ростислав Янковский, Белла Масумян, Александра Климова.
– Глядя на них, должно быть, и себя пробовали в актерской роли?
– Конечно. В наше время было крайне популярно что-то сочинять, ставить, играть самостоятельно. Придумывали с одноклассниками совершенно экзотические для школьников шестидесятых годов сюжеты. Кроме того, мне рано, классе в седьмом, попала в руки гитара и я начал выступать во дворах (улыбается).
– Чем еще запомнилась столичная юность?
– У меня над рабочим столом два портрета учителей. Один – народного артиста РСФСР, профессора Зиновия Корогодского, другой – человека без каких-либо регалий Кима Хадеева. Ким был исключительным. В то время, когда мы ничего не знали о компьютерах, он быстрее Википедии давал ответ на любой вопрос. При этом нигде официально не трудился, обеспечивал себя написанием диссертаций под заказ. Для думающей и ищущей молодежи Минска двери в квартиру отшельника Хадеева с большим количеством книг были открыты круглые сутки. Попадая в нее, кто-то быстро уходил, а кто-то задерживался. Я, например, был рядом с Кимом долго, хотя и не жил у него, как многие. Просто учился. Учился работать.
Все мостовые ведут в театр
– Знаю, что по первой профессии Вы актер. Образование получали в Ленинградском театральном институте.
– Да, это было дерзким поступком с моей стороны выбрать вуз в северной столице. Как ни крути, а в сравнении с Ленинградом Минск – провинция. Я единственный, кто из большой команды сверстников с театральными амбициями, подался в Россию, остальные учились в Беларуси. К слову, по признанию учителей школы №42 города Минска, в ней ни до, ни после нас не было такого творческого выпуска. Из него вышли несколько художников, писателей, три артиста и три режиссера. В числе моих коллег кинорежиссер Сергей Шульга и режиссер-мультипликатор Ирина Кодюкова.
– Родители одобряли ваш выбор?
– Нет, хотя и не сопротивлялись ему. Подавляющее большинство мам и пап Советского Союза умоляло детей не идти в актерскую профессию. Взрослые знали, сколько несостоявшихся людей в ней. Потому вокруг мед- и пединститута во время поступления стояли толпы родителей, а вокруг театрально-художественного одна молодежь. Никто не приходил благословить ее. Но это правильно, выбор нашей деятельности должен быть осознанным. Как говорил Станиславский, ему нужны молодые, да ранние.
– Сомнений не было, что покорите ленинградский вуз?
– Конечно, были. Зиновий Корогодский, в класс которого я был зачислен, всю жизнь говорил: «Ты должен молиться на меня. Никто другой тебя бы учить не взял» (смеется). Видимо, что-то рассмотрел в провинциальном юноше.
– Чему же научил Корогодский?
– Профессии. Поверите ли, я в первые два года в Ленинграде ничего не видел кроме булыжной мостовой и дороги, ведущих в Театр юного зрителя (Корогодский был худруком ТЮЗа – прим. авт.). Перегрузка была основным педагогическим приемом Зиновия Яковлевича. Он считал, что только чрезмерный труд может взрастить профессионала.
– На ваш теперешний взгляд, профессор был прав?
– Не знаю. С одной стороны, прав – все мои однокурсники – мастера своего дела, с другой – еще в юности накапливать усталость вредно. Я от своих учащихся столько не требую. Они живут довольно вольно.
Чтобы стать режиссером, расти
– Когда втянулись в непростой студенческий ритм, Ленинград раскрылся во всей своей красе?
– Да, в красе театральной. Зиновий Корогодский ставил потрясающие спектакли. Кроме того, от ТЮЗа через улицу Гороховую до БДТ можно было за несколько минут добежать. Режиссер Георгий Товстоногов был в полной силе, театр на Таганке приезжал с гастролями. Билеты было не достать. Чтобы попасть на спектакли, перелазили через служебные ворота, прятали верхнюю одежду во дворе театра и, взяв в руки кусок проволоки или кирпич, проходили мимо вахтера, здороваясь. Он должен был принимать нас за рабочих. Также проникали в театр через вентиляционные шахты.
– Со многими из сокурсников сегодня вспоминаете эти хитрости?
– Много общаюсь с однокурсником, ныне известным польским режиссером Евгением Кориным. Однажды по старой дружбе он пригласил сделать постановку в Познани. По-моему, хорошо вышло. Благодаря этой работе я выучил польский язык и стал увереннее чувствовать себя в Европе. Ни английского, ни французского не знаю.
– Выходит, не только Вы сменили актерскую профессию на режиссерскую. В какой момент ощутили такую потребность?
– Буквально сразу после поступления в театральный институт осознал, что тесно в роли актера, в голове то и дело возникали идеи постановки спектаклей. Сказал об этом Корогодскому и не удивил. «Вижу, что тебе нужны задачи масштабнее, – признал Зиновий Яковлевич. – Но чтобы стать режиссером, подрасти». После Ленинграда два сезона работал артистом в Челябинске и только потом подал документы в Белорусский театрально-художественный институт на постановщика. Учился в классе главного режиссера театра имени Янки Купалы Валерия Раевского. Он, конечно, не обладал таким педагогическим инструментарием, как ленинградский профессор, но был личностью яркой.
– Геннадий Владимирович, Вы часто говорите о людях, у которых учились.
– Мне, действительно, везло на учителей. Главное было не лениться брать знания у них.
– Главные уроки, на ваш взгляд, человек получает в юном возрасте или может всю жизнь постигать?
– Выигрывают те, кто не закостеневает. Но это практически не возможно: есть время собирать камни и их разбрасывать.
В Гродно – по совету
– Ваше имя на афишах в Гродно впервые появилось в 1994 году. Это произошло через 12 лет после окончания минского вуза.
– После защиты дипломного спектакля «Отпуск по ранению» по повести Вячеслава Кондратьева в Витебском драматическом театре еще шесть сезонов работал в нем. Из города над Двиной уехал в рижский театр юного зрителя – на тот момент лучший ТЮЗ Советского Союза. Там работал под руководством талантливейшего режиссера Адольфа Шапиро, набирался опыта. Ненадолго снова вернулся в Челябинск и только потом приехал в Гродно.
– Почему выбрали наш город?
– Выбор произошел случайно. Когда был в Минске, зашел в Министерство культуры, встретил знакомого функционера, который подсказал, что в Гродно нет режиссера, и посоветовал поехать.
– Верите в случайности или в судьбу?
– Во мне фатализма нет ни на грамм. Все – случайность.
– Рассчитывали в Гродно задержаться?
– Нет, отправлялся на 10 лет. Сам для себя определил этот, как казалось, долгий срок. Но по его истечении не увидел необходимости что-то менять.
– Как город встретил?
– Замечательно, он, понятное дело, хорош. А вот первые впечатление от здания театра были неприятными. До сих пор не понимаю, каким нужно было быть бездушным чиновником, чтобы в уютном Гродно построить такую махину. Наша область самая маленькая в республике, а зрительный зал в драмтеатре – самый большой. К примеру, в Могилеве 180 мест, а у нас почти 700. Вообще европейская норма для драматического театра – 450 мест. Но разве кто-то думал о ней двадцать лет назад?
– Вы за два десятилетия привыкли к масштабам театра?
– Как и все, смирился с ними. Хорошо, что у нас есть малая сцена. Считаю, что на ней семь представлений в неделю могли бы полностью исчерпывать театральные запросы города. Но вопрос «переселения» с большой на малую сцену не мне решать.
Чем потчевать гостей?
– Геннадий Владимирович, что формирует облик театра?
– Мировоззренческая позиция главного режиссера, директора, режиссера-постановщика. К счастью, с руководителем у нас полное взаимопонимание. Игорь Николаевич Гедич – энергичный, принципиальный и, что важно, неравнодушный к творчеству человек.
– Зритель способен на облик повлиять?
– Теоретически – да, практически – нет. Театр не должен идти на поводу у зрительского запроса, потому как зрители на самом деле не знают, что хотят увидеть. Понимая это, важно грамотно подбирать материал.
– Когда задумываете новый спектакль, от чего отталкиваетесь: от того, что играть, или от того, кто будет играть?
– Первое для меня важнее, должен видеть художественную и интеллектуальную ценность пьесы. Труппа же в Гродно хорошая, она способна поднять любой материал.
– Технических возможностей Вам как режиссеру в театре хватает?
– Меня учили, что главное – содержание, а форма – это возможность его передать. Потому никаких особых красот у нас на сцене не бывает. Ее нетехничность меня вполне устраивает, и то, что в последних спектаклях появилась проекция на экран, ничего не значит. Ее вполне могло бы не быть. Я уже говорил, что театр консервативен. Как раньше режиссеры, актеры пытались задеть зрителя за живое, так и теперь.
– По-моему, Вам это удается: к спектаклям неизменный интерес испытывают и гродненцы, и гости города. В чем секрет?
– Давным-давно определил для себя: зрителей в зале нужно рассматривать, как гостей в своем доме. Дело чести для каждого хозяина, так встретить, накормить, напоить и развлечь знакомых или друзей, чтобы они захотели прийти еще не раз. Кстати, именно поэтому мой репертуарный портфель довольно худой в сравнении с другими режиссерами. Не ленюсь искать материал, как может показаться на первый взгляд, а не хочу рассказывать гостям бородатые анекдоты. Спектакли должны быть актуальными, чтобы сидящие в зале непременно ловили себя на мысли: «Так это же про нас!».
Премьера – дело рисковое
– Как реагируете на оценки зрителей? Они для Вас важны?
– Зритель бывает разный. Зиновий Корогодский любил повторять: «Весь ужас нашей профессии в том, что даже у самого плохого спектакля есть поклонники» (улыбается). С появлением Интернета возможность высказаться появилась буквально у каждого. Скажу честно, меня она не восторгает.
– Предугадать популярность спектакля можно?
– Ее можно предположить и оценить по факту внимания зрителей. Чаще всего в своих предположениях не просчитываюсь.
– Каждая премьера – экзамен для режиссера?
–Я бы не назвал ее экзаменом, а вот делом рисковым точно. Неудачи случаются у всех. Но в этом смысле нам легче, чем коллегам из Европы. Когда у них случаются провалы, работы больше не получают. А у нас можно провалиться и услышать снисходительное: «Ничего страшного, в следующий раз все получится».
– Белорусский театр очень отличается от зарубежного?
– Я работал в двух польских театрах – в Познани и Белостоке. В них все зависело от руководителя: какой директор, такой и театр. Но важно понимать, что за границей это несколько иная должность. У них театр, как правило, возглавляет режиссер, который берет на себя ответственность решать финансовые и административные вопросы. В Израиле полтора года имел возможность наблюдать за постановками коллег и пришел к выводу, что хорошо и интересно работают бывшие наши – люди с образованием минским, питерским, московским. Местные кривляются, рожи корчат. Для нашей школы это неприемлемо.
Примерим «Шинель»
– Сожалеете или радуетесь тому, что в Гродно у «драмы» нет конкурентов?
– Как это нет? А знаменитый театр кукол, где главным режиссером работает Олег Жюгжда? У кукольников государственных и международных наград не счесть.
– Смотрите на них?
– Конечно, смотрю и уважаю за профессионализм. Другое дело, что по-разному реализуем себя. Нюанс даже не в том, что у них куклы в руках. Если у Олега Олеговича спросить, что главное в постановке, он ответит: «Эстетическая составляющая». А я возражу: «Нет-нет, идеологическая» (улыбается). И оба будем не правы, потому что важно и то, и другое.
– Небогатая гастрольная жизнь многого лишает труппу Гродненского драматического театра?
– Абсолютно ничего. Когда приезжаем, к примеру, в Брянск, в театры не ходим, играем сами. Хуже то, что из-за необходимости выполнять финансовый план постоянно предоставляем нашу площадку заезжим гастролерам. Ни разу не видел у них чего-нибудь стоящего, а вместе с тем билеты на спектакли с раскрученными московскими и киношными именами стоят дорого. Зрители выкладывают приличные суммы, а удовольствия не получают. Хорошо было бы вернуться к прежним ограничениям. Еще лет пятнадцать назад внимательно следили за тем, кому уступить сцену, а кому не уступить.
– Кого в таком случае было бы хорошо пригласить в театр?
– Не знаю, но точно скажу, что на весну 2014 года запланирована постановка очень хорошего польского режиссера, в недавнем времени директора Белостокского театра Петра Домбровского. Есть договоренность, что он поставит у нас «Шинель» Юлиана Тувима по мотивам повести Гоголя. Я уже сделал перевод пьесы на русский язык. Уверяю, это будет необычно.
Капустный пирог без грибов
– Геннадий Владимирович, будущий год юбилейный – отпразднуете свое шестидесятилетие и двадцатилетие на сцене…
– (удивленно) Да? Для меня это не имеет значения. С возрастом дни рождения становятся грустными датами. Что же касается работы, то какая разница, трудишься ты в четырнадцатый, восемнадцатый или двадцатый год?
– А признание имеет значение?
– Меня им не баловали. Конечно, грамоты получаю, но не скажу, что стремлюсь к ним. Помните строки Пушкина: «Веленью Божию, о муза, будь послушна,/ Обиды не страшась, не требуя венца;/ Хвалу и клевету приемли равнодушно,/ И не оспоривай глупца»? Ими многое сказано.
– На стенах в рабочем кабинете у вас всего три афиши и инсценировочный план нового спектакля про Винни-Пуха. Не привязываетесь к вещам?
– Нет. И план давно пора снять: инсценировка была отпечатана и направлена правообладателям, прислали разрешение на постановку.
– Близких людей приглашаете на спектакли?
– Сыновья с семьями живут далеко. А вот супруга обязательно приходит на премьеры и приносит капустный пирог. Когда она отсутствует, как на премьере «Нашего городка», пирог мне доводится делать самому с тем или иным успехом. Иначе, артисты волнуются (улыбается).
– Время на увлечения остается?
– Нет. Впрочем, и особых привязанностей не испытываю. Вот коллега из Витебска Михаил Краснобаев, если не съездит на рыбалку или охоту, сам не свой. Я разве что изредка заглядываю в корзины грибников и думаю, что неплохо было бы прогуляться по лесу. Но вряд ли.
– Люди, профессии которых далеки от театра, приходят сюда отдохнуть. А как отдыхаете Вы?
– В этот отпуск я не отдыхал, «работал» дедушкой, делал перевод «Шинели», обдумывал новый спектакль. Наверное, мне свободное время ни к чему. Достаточно бывает пробежаться с утра и можно снова приступать к работе.
На спектакли без пальто
– Геннадий Владимирович, какие три составляющие для Вас особенно ценны в театре?
– Важно, чтобы у артистов было физическое и психическое здоровье, а у режиссеров иногда случались идеи. Это не три, это две составляющие. Но когда они есть, третьи, пятые, десятые уже не важны.
– То есть Вы готовы работать в любых условиях?
– Что такое условия? Театр – штука консервативная, и, по сути, сегодня он живет точно так же, как 150 лет назад.
– А Вы всегда знали, что будете жить театром?
– Еще в школе сообразил, чем буду заниматься, и зря времени не терял. Правда, никто за руку меня в театр не водил. Мама хоть и настраивала на интеллектуальное образование, но театр имени Максима Горького открыл самостоятельно. В Минске жили в так называемом ширмавском доме (Григорий Ширма – белорусский дирижер, композитор – прим. авт.), буквально в ста метрах от театра. Вот и бегал в него едва ли не каждый день, зимой без пальто. В русском работали замечательные актеры – Ростислав Янковский, Белла Масумян, Александра Климова.
– Глядя на них, должно быть, и себя пробовали в актерской роли?
– Конечно. В наше время было крайне популярно что-то сочинять, ставить, играть самостоятельно. Придумывали с одноклассниками совершенно экзотические для школьников шестидесятых годов сюжеты. Кроме того, мне рано, классе в седьмом, попала в руки гитара и я начал выступать во дворах (улыбается).
– Чем еще запомнилась столичная юность?
– У меня над рабочим столом два портрета учителей. Один – народного артиста РСФСР, профессора Зиновия Корогодского, другой – человека без каких-либо регалий Кима Хадеева. Ким был исключительным. В то время, когда мы ничего не знали о компьютерах, он быстрее Википедии давал ответ на любой вопрос. При этом нигде официально не трудился, обеспечивал себя написанием диссертаций под заказ. Для думающей и ищущей молодежи Минска двери в квартиру отшельника Хадеева с большим количеством книг были открыты круглые сутки. Попадая в нее, кто-то быстро уходил, а кто-то задерживался. Я, например, был рядом с Кимом долго, хотя и не жил у него, как многие. Просто учился. Учился работать.
Все мостовые ведут в театр
– Знаю, что по первой профессии Вы актер. Образование получали в Ленинградском театральном институте.
– Да, это было дерзким поступком с моей стороны выбрать вуз в северной столице. Как ни крути, а в сравнении с Ленинградом Минск – провинция. Я единственный, кто из большой команды сверстников с театральными амбициями, подался в Россию, остальные учились в Беларуси. К слову, по признанию учителей школы №42 города Минска, в ней ни до, ни после нас не было такого творческого выпуска. Из него вышли несколько художников, писателей, три артиста и три режиссера. В числе моих коллег кинорежиссер Сергей Шульга и режиссер-мультипликатор Ирина Кодюкова.
– Родители одобряли ваш выбор?
– Нет, хотя и не сопротивлялись ему. Подавляющее большинство мам и пап Советского Союза умоляло детей не идти в актерскую профессию. Взрослые знали, сколько несостоявшихся людей в ней. Потому вокруг мед- и пединститута во время поступления стояли толпы родителей, а вокруг театрально-художественного одна молодежь. Никто не приходил благословить ее. Но это правильно, выбор нашей деятельности должен быть осознанным. Как говорил Станиславский, ему нужны молодые, да ранние.
– Сомнений не было, что покорите ленинградский вуз?
– Конечно, были. Зиновий Корогодский, в класс которого я был зачислен, всю жизнь говорил: «Ты должен молиться на меня. Никто другой тебя бы учить не взял» (смеется). Видимо, что-то рассмотрел в провинциальном юноше.
– Чему же научил Корогодский?
– Профессии. Поверите ли, я в первые два года в Ленинграде ничего не видел кроме булыжной мостовой и дороги, ведущих в Театр юного зрителя (Корогодский был худруком ТЮЗа – прим. авт.). Перегрузка была основным педагогическим приемом Зиновия Яковлевича. Он считал, что только чрезмерный труд может взрастить профессионала.
– На ваш теперешний взгляд, профессор был прав?
– Не знаю. С одной стороны, прав – все мои однокурсники – мастера своего дела, с другой – еще в юности накапливать усталость вредно. Я от своих учащихся столько не требую. Они живут довольно вольно.
Чтобы стать режиссером, расти
– Когда втянулись в непростой студенческий ритм, Ленинград раскрылся во всей своей красе?
– Да, в красе театральной. Зиновий Корогодский ставил потрясающие спектакли. Кроме того, от ТЮЗа через улицу Гороховую до БДТ можно было за несколько минут добежать. Режиссер Георгий Товстоногов был в полной силе, театр на Таганке приезжал с гастролями. Билеты было не достать. Чтобы попасть на спектакли, перелазили через служебные ворота, прятали верхнюю одежду во дворе театра и, взяв в руки кусок проволоки или кирпич, проходили мимо вахтера, здороваясь. Он должен был принимать нас за рабочих. Также проникали в театр через вентиляционные шахты.
– Со многими из сокурсников сегодня вспоминаете эти хитрости?
– Много общаюсь с однокурсником, ныне известным польским режиссером Евгением Кориным. Однажды по старой дружбе он пригласил сделать постановку в Познани. По-моему, хорошо вышло. Благодаря этой работе я выучил польский язык и стал увереннее чувствовать себя в Европе. Ни английского, ни французского не знаю.
– Выходит, не только Вы сменили актерскую профессию на режиссерскую. В какой момент ощутили такую потребность?
– Буквально сразу после поступления в театральный институт осознал, что тесно в роли актера, в голове то и дело возникали идеи постановки спектаклей. Сказал об этом Корогодскому и не удивил. «Вижу, что тебе нужны задачи масштабнее, – признал Зиновий Яковлевич. – Но чтобы стать режиссером, подрасти». После Ленинграда два сезона работал артистом в Челябинске и только потом подал документы в Белорусский театрально-художественный институт на постановщика. Учился в классе главного режиссера театра имени Янки Купалы Валерия Раевского. Он, конечно, не обладал таким педагогическим инструментарием, как ленинградский профессор, но был личностью яркой.
– Геннадий Владимирович, Вы часто говорите о людях, у которых учились.
– Мне, действительно, везло на учителей. Главное было не лениться брать знания у них.
– Главные уроки, на ваш взгляд, человек получает в юном возрасте или может всю жизнь постигать?
– Выигрывают те, кто не закостеневает. Но это практически не возможно: есть время собирать камни и их разбрасывать.
В Гродно – по совету
– Ваше имя на афишах в Гродно впервые появилось в 1994 году. Это произошло через 12 лет после окончания минского вуза.
– После защиты дипломного спектакля «Отпуск по ранению» по повести Вячеслава Кондратьева в Витебском драматическом театре еще шесть сезонов работал в нем. Из города над Двиной уехал в рижский театр юного зрителя – на тот момент лучший ТЮЗ Советского Союза. Там работал под руководством талантливейшего режиссера Адольфа Шапиро, набирался опыта. Ненадолго снова вернулся в Челябинск и только потом приехал в Гродно.
– Почему выбрали наш город?
– Выбор произошел случайно. Когда был в Минске, зашел в Министерство культуры, встретил знакомого функционера, который подсказал, что в Гродно нет режиссера, и посоветовал поехать.
– Верите в случайности или в судьбу?
– Во мне фатализма нет ни на грамм. Все – случайность.
– Рассчитывали в Гродно задержаться?
– Нет, отправлялся на 10 лет. Сам для себя определил этот, как казалось, долгий срок. Но по его истечении не увидел необходимости что-то менять.
– Как город встретил?
– Замечательно, он, понятное дело, хорош. А вот первые впечатление от здания театра были неприятными. До сих пор не понимаю, каким нужно было быть бездушным чиновником, чтобы в уютном Гродно построить такую махину. Наша область самая маленькая в республике, а зрительный зал в драмтеатре – самый большой. К примеру, в Могилеве 180 мест, а у нас почти 700. Вообще европейская норма для драматического театра – 450 мест. Но разве кто-то думал о ней двадцать лет назад?
– Вы за два десятилетия привыкли к масштабам театра?
– Как и все, смирился с ними. Хорошо, что у нас есть малая сцена. Считаю, что на ней семь представлений в неделю могли бы полностью исчерпывать театральные запросы города. Но вопрос «переселения» с большой на малую сцену не мне решать.
Чем потчевать гостей?
– Геннадий Владимирович, что формирует облик театра?
– Мировоззренческая позиция главного режиссера, директора, режиссера-постановщика. К счастью, с руководителем у нас полное взаимопонимание. Игорь Николаевич Гедич – энергичный, принципиальный и, что важно, неравнодушный к творчеству человек.
– Зритель способен на облик повлиять?
– Теоретически – да, практически – нет. Театр не должен идти на поводу у зрительского запроса, потому как зрители на самом деле не знают, что хотят увидеть. Понимая это, важно грамотно подбирать материал.
– Когда задумываете новый спектакль, от чего отталкиваетесь: от того, что играть, или от того, кто будет играть?
– Первое для меня важнее, должен видеть художественную и интеллектуальную ценность пьесы. Труппа же в Гродно хорошая, она способна поднять любой материал.
– Технических возможностей Вам как режиссеру в театре хватает?
– Меня учили, что главное – содержание, а форма – это возможность его передать. Потому никаких особых красот у нас на сцене не бывает. Ее нетехничность меня вполне устраивает, и то, что в последних спектаклях появилась проекция на экран, ничего не значит. Ее вполне могло бы не быть. Я уже говорил, что театр консервативен. Как раньше режиссеры, актеры пытались задеть зрителя за живое, так и теперь.
– По-моему, Вам это удается: к спектаклям неизменный интерес испытывают и гродненцы, и гости города. В чем секрет?
– Давным-давно определил для себя: зрителей в зале нужно рассматривать, как гостей в своем доме. Дело чести для каждого хозяина, так встретить, накормить, напоить и развлечь знакомых или друзей, чтобы они захотели прийти еще не раз. Кстати, именно поэтому мой репертуарный портфель довольно худой в сравнении с другими режиссерами. Не ленюсь искать материал, как может показаться на первый взгляд, а не хочу рассказывать гостям бородатые анекдоты. Спектакли должны быть актуальными, чтобы сидящие в зале непременно ловили себя на мысли: «Так это же про нас!».
Премьера – дело рисковое
– Как реагируете на оценки зрителей? Они для Вас важны?
– Зритель бывает разный. Зиновий Корогодский любил повторять: «Весь ужас нашей профессии в том, что даже у самого плохого спектакля есть поклонники» (улыбается). С появлением Интернета возможность высказаться появилась буквально у каждого. Скажу честно, меня она не восторгает.
– Предугадать популярность спектакля можно?
– Ее можно предположить и оценить по факту внимания зрителей. Чаще всего в своих предположениях не просчитываюсь.
– Каждая премьера – экзамен для режиссера?
–Я бы не назвал ее экзаменом, а вот делом рисковым точно. Неудачи случаются у всех. Но в этом смысле нам легче, чем коллегам из Европы. Когда у них случаются провалы, работы больше не получают. А у нас можно провалиться и услышать снисходительное: «Ничего страшного, в следующий раз все получится».
– Белорусский театр очень отличается от зарубежного?
– Я работал в двух польских театрах – в Познани и Белостоке. В них все зависело от руководителя: какой директор, такой и театр. Но важно понимать, что за границей это несколько иная должность. У них театр, как правило, возглавляет режиссер, который берет на себя ответственность решать финансовые и административные вопросы. В Израиле полтора года имел возможность наблюдать за постановками коллег и пришел к выводу, что хорошо и интересно работают бывшие наши – люди с образованием минским, питерским, московским. Местные кривляются, рожи корчат. Для нашей школы это неприемлемо.
Примерим «Шинель»
– Сожалеете или радуетесь тому, что в Гродно у «драмы» нет конкурентов?
– Как это нет? А знаменитый театр кукол, где главным режиссером работает Олег Жюгжда? У кукольников государственных и международных наград не счесть.
– Смотрите на них?
– Конечно, смотрю и уважаю за профессионализм. Другое дело, что по-разному реализуем себя. Нюанс даже не в том, что у них куклы в руках. Если у Олега Олеговича спросить, что главное в постановке, он ответит: «Эстетическая составляющая». А я возражу: «Нет-нет, идеологическая» (улыбается). И оба будем не правы, потому что важно и то, и другое.
– Небогатая гастрольная жизнь многого лишает труппу Гродненского драматического театра?
– Абсолютно ничего. Когда приезжаем, к примеру, в Брянск, в театры не ходим, играем сами. Хуже то, что из-за необходимости выполнять финансовый план постоянно предоставляем нашу площадку заезжим гастролерам. Ни разу не видел у них чего-нибудь стоящего, а вместе с тем билеты на спектакли с раскрученными московскими и киношными именами стоят дорого. Зрители выкладывают приличные суммы, а удовольствия не получают. Хорошо было бы вернуться к прежним ограничениям. Еще лет пятнадцать назад внимательно следили за тем, кому уступить сцену, а кому не уступить.
– Кого в таком случае было бы хорошо пригласить в театр?
– Не знаю, но точно скажу, что на весну 2014 года запланирована постановка очень хорошего польского режиссера, в недавнем времени директора Белостокского театра Петра Домбровского. Есть договоренность, что он поставит у нас «Шинель» Юлиана Тувима по мотивам повести Гоголя. Я уже сделал перевод пьесы на русский язык. Уверяю, это будет необычно.
Капустный пирог без грибов
– Геннадий Владимирович, будущий год юбилейный – отпразднуете свое шестидесятилетие и двадцатилетие на сцене…
– (удивленно) Да? Для меня это не имеет значения. С возрастом дни рождения становятся грустными датами. Что же касается работы, то какая разница, трудишься ты в четырнадцатый, восемнадцатый или двадцатый год?
– А признание имеет значение?
– Меня им не баловали. Конечно, грамоты получаю, но не скажу, что стремлюсь к ним. Помните строки Пушкина: «Веленью Божию, о муза, будь послушна,/ Обиды не страшась, не требуя венца;/ Хвалу и клевету приемли равнодушно,/ И не оспоривай глупца»? Ими многое сказано.
– На стенах в рабочем кабинете у вас всего три афиши и инсценировочный план нового спектакля про Винни-Пуха. Не привязываетесь к вещам?
– Нет. И план давно пора снять: инсценировка была отпечатана и направлена правообладателям, прислали разрешение на постановку.
– Близких людей приглашаете на спектакли?
– Сыновья с семьями живут далеко. А вот супруга обязательно приходит на премьеры и приносит капустный пирог. Когда она отсутствует, как на премьере «Нашего городка», пирог мне доводится делать самому с тем или иным успехом. Иначе, артисты волнуются (улыбается).
– Время на увлечения остается?
– Нет. Впрочем, и особых привязанностей не испытываю. Вот коллега из Витебска Михаил Краснобаев, если не съездит на рыбалку или охоту, сам не свой. Я разве что изредка заглядываю в корзины грибников и думаю, что неплохо было бы прогуляться по лесу. Но вряд ли.
– Люди, профессии которых далеки от театра, приходят сюда отдохнуть. А как отдыхаете Вы?
– В этот отпуск я не отдыхал, «работал» дедушкой, делал перевод «Шинели», обдумывал новый спектакль. Наверное, мне свободное время ни к чему. Достаточно бывает пробежаться с утра и можно снова приступать к работе.
